Автор 72AG_Martefi.
Начало тут: http://72ag.blogspot.com/2009/04/blog-post_8972.html
Предыдущая часть тут: http://72ag.blogspot.com/2009/04/blog-post_28.html
- Никуда не пущу! – и она распласталась по моей спине, разбросав мне плечам свою роскошную конскую гриву. Вот поганка! Ведь прекрасно знает, что со мной делают эти твердые острые сосочки на ее невозможных тугих мячиках, когда она прижимает их к моей спине.
- Ну, Фирочка, ну не начинай...
- Я тебе не Фирочка! – и она сразу привстала, отпрянула; вспышка гнева – как всполох огня, - Я Дженифер!
- Ну, Женька...
- Я не Женька! Я Дженифер! И перестань наконец меня называть вашими дурацкими палестинскими именами!
- "Женька" – это тебе не «палестайн нэйм», а вовсе даже рашн. И вообще, надо говорить не палестайн, а джуиш.
- Рашн, Джуиш! Какая мне разница! Я – Дженифер! – и задрала гордо подбородок, иш, благородная дочь саксонской нации, леди Персефона Дженифер Тальбот-Мелл. Такое вот у нее полоное имя.
- Look, you (Слушай ты), леди Тальбот!
- Да, сэр? – ямочки на щеках, и лучезарная улыбка, исполненная благородного достоиства. Черт! Для нее это просто и естественно, а я всех этих сэров и прочие буржуазные цирлихи манирлихи имел в гробу в белых тапочках, причем два раза. Как еврей, и как воспитанный в Советской России ребенок.
- Мне что, так тебя и называть?
- Why not? Сейчас она уже прекрасно понимает, вай нот, просто издевается, я вижу как дрожжат ее сжатые губы, сдерживающий готовый рассыпаться смех.
- Ладно, я пошел! – я быстро выскакиваю из кровати.
- Никуда не пущу! – и она кошкой прыгает мне на спину, а ее смех плещет, накноец, наружу.
- Слушай, я так опоздаю на утреннюю молитву!
- Опоздай! – ну это я так, я знаю, что ее это не проймет... Эту сцены мы устраиваем всякий раз когда я у нее ночую, для нее это почему-то очень важно. Я должен найти слова, доводы. Первый раз я пытался быть серьезным, пытался ее осадить... Это кончилось слезами, и тогда я и вправду опоздал.
- На меня пожалуются командиру полка!
- Пусть!
- Он меня посадит под арест, и ты неделю меня не увидишь!
Дженифер ухмыляется ехидно, скептически и презрительно. Ее ухмылка с одной стороны как бы говорит – подумаешь! Очень надо! С другой стороны – мы с ней оба прекрасно понимаем, что и вправду надо. Очень. Но она этого, конечно, ни за что не признает. Ну, и как ты теперь будешь из этого выпутываться?
- Ну да... Ты этого не переживешь. Умрешь от спермотоксикоза.
Вот зараза! Нет, эта девчонка прикончит меня раньше, чем до меня доберется Люфтваффе.
- Это скажите мне, откуда семнадцатилетняя барышня из Хемпширского института благородных девиц знает такие слова?
- Знал бы ты наших девиц, и что порой творилось по ночам в наших девичьих спальнях! А потом - ты забываешь, я же училась на сестру милосердия.
- Три месяца? Краткий курс укола в ягодицу и наложения марлевых повязок, выпускной экзамен по опорожнению судна и постановке клизмы? Или у вас еще там был практикум по спермотоксикозам? А? Признавайся, поганка! Ты мне этого не рассказывала!
Она смеется. Неожиданно становится серьезной, хмурится...
- Вообще-то, это из дедушкиных справочников. Он был врач... Я приготовлю кофе!
Она хватает ночнушку и бросается вон из комнаты, пытаясь на ходу напялить ее на себя.... Ее душат слезы, но на этот раз она сможет их сдержать, я знаю. Она молодец, моя маленькая девочка Дженифер... Вот только за последние две недели я почти не сплю... Я все время с ней... Да еще эти опоздания....
Она всегда начинает эту игру, а я должен искать ответ... Всякий раз другой, и не любой, который придет в голову, а такой, чтобы она его приняла.
У меня есть ответ. Настоящий. Тот, который никогда не дает проспать, когда после короткого сна в объятиях Дженифер я вскакиваю за два часа до рассвета по сигналу порции адреналина, брошеной в кровь мозгом из сонного забытья, что всегда прерывается на одной и той же картинке.
Я знаю, что в этот час пилоты Люфтваффе тоже вылезают из под боков своих девчонок, если у них конечно есть девчонки. Они идут в туалет, опорожняют мочевой пузырь, наверное, смывают с себя ночной пот холодной водой и мылом. Они наверное чистюли. Они намыливают подбородки и берутся за бритвы. Они что-то напевают себе под нос. Что? Дойчланд абер алес? Майн либер Августин? Хрен его знает. Но у них хорошее настроение, потому что им сегодня лететь. Они выходят в тающую ночь, они надевают летную форму. Они улыбаются друг-другу: «Здравствуй, Ганс!» «Здравствуй Отто!» «Гут морген, Фридрих!» «Сегодня мир хабен а гроссер таг! Унзер аэропланен геен нах гордная Британская империя беспощадно бомбардирен! За Райх! За Фирер! Ура!» Кто-то коого-то недолюбливает, кто-то с кем-то в ссоре. Кто-то кому-то завидует. Все как у нас.
Летный состав стекается на аэродром, а у техников и обслуги рабочая смена в самом разгаре – регулируются движки, деловито шастают заправщики, набиваются пулеметные ленты. Вот едет на тележке тысячекилограммовая бомба. С уважительной осторожностью ее цепляют ремешками домкратов и подтягивают к пузу Хенкеля.
И какой-нибудь голубоглазый и светловолосый штурман люфтваффе – истинный арийско-нордический тип – удовлетворенно похлопывает эту крошку по боку. Это он сегодня попробует донести ее до портовых сооружений Дувра, или до жилых кварталов Лондона, и вогнать в цель с максимальной эффективностью. На ее металлической оболочке – ночная росса, а на солнце она заблестит незадолго перед тем, как нордический штурман-бомбардир отправит ее в последний путь по баллистической траектории.
Люфтваффе вылетает затемно и бомбит на рассвете.
Скрипит домкрат, надрываясь под тысячеколограммовой тяжестью. И вот этот скрип – как ножом по тарелке – всегда врывается в мой сон, и бросает меня в морозную дрожь. И я вскакиваю. Я должен быть там. Я должен поставить собственное тело между этим Хенкелем и Британией. Мне, в общем-то, не очень есть дело до Британии, но во-первых только они дадут мне самолет и возможность бить нацим, а во вторых – я принес им присягу... И еще – Дженифер. Словом - в этот трудный час, час твоей беды, Британия, я – твой верный солдат.
И мне нельзя опоздать, иначе упадет бомба... Я и так никогда не знаю, удасться ли мне их поймать, перехватить и не пустить... Это самый большой наш страх – он сильнее страха смерти, сильнее страха оторваться от земли и больше никогда не коснуться полосы колесами.
И я могу рассказать Дженифер, как в эту самую минуту, когда она раскидывает свои тугие грудки по моей спине - какой-ниубдь немецкий техник сосредоточенно и осторожно вставляет боковые взрыватели в авиабомбу SC-1000.
Я могу ей об этом рассказать, моего английского хватит. Я никогда этого не сделаю. Если она сможет хоть на мгновение заглянуть в меня, в ту картину, которая выдирает мое сознание из сна каждую ночь, то скорей всего у меня перед глазами предстанет картина «Дженифер в шоковом ступоре», которую я впервые увидел 12 июля. И не забуду никогда.
- Ну, Фирочка, ну не начинай...
- Я тебе не Фирочка! – и она сразу привстала, отпрянула; вспышка гнева – как всполох огня, - Я Дженифер!
- Ну, Женька...
- Я не Женька! Я Дженифер! И перестань наконец меня называть вашими дурацкими палестинскими именами!
- "Женька" – это тебе не «палестайн нэйм», а вовсе даже рашн. И вообще, надо говорить не палестайн, а джуиш.
- Рашн, Джуиш! Какая мне разница! Я – Дженифер! – и задрала гордо подбородок, иш, благородная дочь саксонской нации, леди Персефона Дженифер Тальбот-Мелл. Такое вот у нее полоное имя.
- Look, you (Слушай ты), леди Тальбот!
- Да, сэр? – ямочки на щеках, и лучезарная улыбка, исполненная благородного достоиства. Черт! Для нее это просто и естественно, а я всех этих сэров и прочие буржуазные цирлихи манирлихи имел в гробу в белых тапочках, причем два раза. Как еврей, и как воспитанный в Советской России ребенок.
- Мне что, так тебя и называть?
- Why not? Сейчас она уже прекрасно понимает, вай нот, просто издевается, я вижу как дрожжат ее сжатые губы, сдерживающий готовый рассыпаться смех.
- Ладно, я пошел! – я быстро выскакиваю из кровати.
- Никуда не пущу! – и она кошкой прыгает мне на спину, а ее смех плещет, накноец, наружу.
- Слушай, я так опоздаю на утреннюю молитву!
- Опоздай! – ну это я так, я знаю, что ее это не проймет... Эту сцены мы устраиваем всякий раз когда я у нее ночую, для нее это почему-то очень важно. Я должен найти слова, доводы. Первый раз я пытался быть серьезным, пытался ее осадить... Это кончилось слезами, и тогда я и вправду опоздал.
- На меня пожалуются командиру полка!
- Пусть!
- Он меня посадит под арест, и ты неделю меня не увидишь!
Дженифер ухмыляется ехидно, скептически и презрительно. Ее ухмылка с одной стороны как бы говорит – подумаешь! Очень надо! С другой стороны – мы с ней оба прекрасно понимаем, что и вправду надо. Очень. Но она этого, конечно, ни за что не признает. Ну, и как ты теперь будешь из этого выпутываться?
- Ну да... Ты этого не переживешь. Умрешь от спермотоксикоза.
Вот зараза! Нет, эта девчонка прикончит меня раньше, чем до меня доберется Люфтваффе.
- Это скажите мне, откуда семнадцатилетняя барышня из Хемпширского института благородных девиц знает такие слова?
- Знал бы ты наших девиц, и что порой творилось по ночам в наших девичьих спальнях! А потом - ты забываешь, я же училась на сестру милосердия.
- Три месяца? Краткий курс укола в ягодицу и наложения марлевых повязок, выпускной экзамен по опорожнению судна и постановке клизмы? Или у вас еще там был практикум по спермотоксикозам? А? Признавайся, поганка! Ты мне этого не рассказывала!
Она смеется. Неожиданно становится серьезной, хмурится...
- Вообще-то, это из дедушкиных справочников. Он был врач... Я приготовлю кофе!
Она хватает ночнушку и бросается вон из комнаты, пытаясь на ходу напялить ее на себя.... Ее душат слезы, но на этот раз она сможет их сдержать, я знаю. Она молодец, моя маленькая девочка Дженифер... Вот только за последние две недели я почти не сплю... Я все время с ней... Да еще эти опоздания....
Она всегда начинает эту игру, а я должен искать ответ... Всякий раз другой, и не любой, который придет в голову, а такой, чтобы она его приняла.
У меня есть ответ. Настоящий. Тот, который никогда не дает проспать, когда после короткого сна в объятиях Дженифер я вскакиваю за два часа до рассвета по сигналу порции адреналина, брошеной в кровь мозгом из сонного забытья, что всегда прерывается на одной и той же картинке.
Я знаю, что в этот час пилоты Люфтваффе тоже вылезают из под боков своих девчонок, если у них конечно есть девчонки. Они идут в туалет, опорожняют мочевой пузырь, наверное, смывают с себя ночной пот холодной водой и мылом. Они наверное чистюли. Они намыливают подбородки и берутся за бритвы. Они что-то напевают себе под нос. Что? Дойчланд абер алес? Майн либер Августин? Хрен его знает. Но у них хорошее настроение, потому что им сегодня лететь. Они выходят в тающую ночь, они надевают летную форму. Они улыбаются друг-другу: «Здравствуй, Ганс!» «Здравствуй Отто!» «Гут морген, Фридрих!» «Сегодня мир хабен а гроссер таг! Унзер аэропланен геен нах гордная Британская империя беспощадно бомбардирен! За Райх! За Фирер! Ура!» Кто-то коого-то недолюбливает, кто-то с кем-то в ссоре. Кто-то кому-то завидует. Все как у нас.
Летный состав стекается на аэродром, а у техников и обслуги рабочая смена в самом разгаре – регулируются движки, деловито шастают заправщики, набиваются пулеметные ленты. Вот едет на тележке тысячекилограммовая бомба. С уважительной осторожностью ее цепляют ремешками домкратов и подтягивают к пузу Хенкеля.
И какой-нибудь голубоглазый и светловолосый штурман люфтваффе – истинный арийско-нордический тип – удовлетворенно похлопывает эту крошку по боку. Это он сегодня попробует донести ее до портовых сооружений Дувра, или до жилых кварталов Лондона, и вогнать в цель с максимальной эффективностью. На ее металлической оболочке – ночная росса, а на солнце она заблестит незадолго перед тем, как нордический штурман-бомбардир отправит ее в последний путь по баллистической траектории.
Люфтваффе вылетает затемно и бомбит на рассвете.
Скрипит домкрат, надрываясь под тысячеколограммовой тяжестью. И вот этот скрип – как ножом по тарелке – всегда врывается в мой сон, и бросает меня в морозную дрожь. И я вскакиваю. Я должен быть там. Я должен поставить собственное тело между этим Хенкелем и Британией. Мне, в общем-то, не очень есть дело до Британии, но во-первых только они дадут мне самолет и возможность бить нацим, а во вторых – я принес им присягу... И еще – Дженифер. Словом - в этот трудный час, час твоей беды, Британия, я – твой верный солдат.
И мне нельзя опоздать, иначе упадет бомба... Я и так никогда не знаю, удасться ли мне их поймать, перехватить и не пустить... Это самый большой наш страх – он сильнее страха смерти, сильнее страха оторваться от земли и больше никогда не коснуться полосы колесами.
И я могу рассказать Дженифер, как в эту самую минуту, когда она раскидывает свои тугие грудки по моей спине - какой-ниубдь немецкий техник сосредоточенно и осторожно вставляет боковые взрыватели в авиабомбу SC-1000.
Я могу ей об этом рассказать, моего английского хватит. Я никогда этого не сделаю. Если она сможет хоть на мгновение заглянуть в меня, в ту картину, которая выдирает мое сознание из сна каждую ночь, то скорей всего у меня перед глазами предстанет картина «Дженифер в шоковом ступоре», которую я впервые увидел 12 июля. И не забуду никогда.
Читать дальше - http://72ag.blogspot.com/2009/04/2_30.html
3 коммент.:
Ну очень интересно ))) Дальше пожалуйста !
неплохо, как для вирпила, согласен с Wecker, продолжение когда будет?
Принцип просто. Каждый день по новой главе!
Сегодня две :)
Отправить комментарий